Светлана не мечтала стать медсестрой. Она не фантазировала в детстве о белом халате и гулких больничных коридорах. Но жизнь редко складывается по мечтам. После смерти матери и ухода отца из семьи она рано привыкла полагаться только на себя. Медицинское училище стало для неё не спасением, а выбором из немногих возможных. И вот теперь, спустя годы, она работала в частной клинике, в отделении глубокой комы.

Клиника была дорогая, элитная, стерильная до неестественности. Стены — белоснежные, полы — глянцево-серые, освещение — холодное. Но среди всего этого безукоризненного порядка была палата №7, которая будоражила персонал с первого дня. В ней находился Виктор Иванов, человек, имя которого когда-то знала вся страна.

Он был миллиардером, хозяином IT-империи, личностью с международной известностью. Газеты писали о нём, как о визионере и хищнике рынка. Его автокатастрофа стала шоком: в дождливую ночь его машина пробила ограждение и рухнула в овраг. Он выжил, но впал в кому. Ни признаков торможения, ни техногенных сбоев. Просто внезапное молчание — сначала машины, потом человека. Это и стало началом слухов: от конкурентов до тайной мести.

Светлане выпало ухаживать именно за ним.

Первое прикосновение
Виктор лежал неподвижно. Его лицо было всё таким же, каким его показывали в интервью, но с сероватым оттенком кожи. Машины жужжали, фиксируя каждый удар сердца. Светлана выполняла свои обязанности: промывала катетеры, меняла повязки, проверяла показатели, и — что вызывало усмешки у некоторых коллег — меняла подгузники. Миллионеру. Молча. С уважением.

— Представляешь, какой бизнесмен — и вот теперь ты ему памперсы меняешь, — усмехалась одна из медсестёр. — Жизнь — странная штука, да?

Светлана молчала. Ей было не до иронии.

Дни текли одинаково. До одного утра
Это случилось, когда Светлана уже почти машинально делала утренний обход. Подошла к палате №7. Включила свет. Сняла защитные перчатки. Открыла упаковку с подгузником. И в этот момент её сердце сбилось с ритма.

На внутренней стороне подгузника было нечто, похожее на надпись. Буквы, выведенные тонко, с усилием. Её руки задрожали. Она наклонилась ближе.

«Помоги мне. Я слышу.»

Светлана отпрянула. Первой мыслью было — розыгрыш. Может, кто-то из персонала? Но комната была под круглосуточным наблюдением, никаких посторонних не фиксировалось. Да и кто бы стал так рисковать? Психологическое давление в отделении и без того было высоким.

Повторение
На следующий день она подошла к кровати с осторожностью. Вновь выполнила все процедуры, и снова — надпись. Новая. Свежая.

«Они делают вид, что лечат. Но я в ловушке.»

Светлана не знала, что думать. Она проверила все камеры наблюдения за последние сутки. Никаких нарушений. Виктор — тот же неподвижный человек. Но сердце Светланы стучало в панике. И впервые она решилась: прошептала ему на ухо.

— Вы меня слышите?

И в ту же секунду — единичный пик кардиомонитора превысил норму. Ровно на одну секунду. Машины не среагировали тревогой, но она видела — это был отклик.

Заговор?
Через неделю её отстранили. Без объяснений. Формально — «за нарушение внутреннего протокола и избыточный контакт с пациентом». Но она знала: её разговоры с Виктором прослушивали. Кто-то не хотел, чтобы он пришёл в сознание. Кто-то нуждался в его молчании.

Позже Светлана узнала: его компания была передана в руки временных управляющих. Люди, с которыми Виктор судился до аварии. Все юридические блокировки были сняты буквально через неделю после его погружения в кому.

Последняя попытка
Она вернулась ночью. Через технический вход, с поддельной пропускной картой. Знала каждый коридор, каждую дверь. Палата №7. Тишина. Виктор — всё так же неподвижен.

Она подошла, взяла его руку.

— Если вы слышите — два раза моргните.

Ничего.

— Один раз?

И тогда он моргнул.

Слёзы текли по её щекам. Он не был мертв внутри. Он знал. Он звал.

История, которую замяли
На следующий день Светлана исчезла. По официальным данным — уволилась по собственному. Но ни родственники, ни знакомые её больше не видели.

Палату №7 закрыли. Виктор Иванов был «переведён» в частную клинику за границу.

СМИ перестали о нём писать.

А в одной анонимной утечке всплыло фото подгузника. И едва читаемая надпись:

«Я не в коме. Я в плену.»