Решение усыновить ребёнка мы приняли осознанно. Это было не сиюминутным желанием, а долгим, взвешенным выбором, к которому мы шли несколько лет. Наши собственные попытки стать родителями закончились неудачами, и в какой-то момент мы поняли: любовь можно подарить и тому ребёнку, который давно ждёт своего дома.

Когда мы впервые увидели её в детском доме, я сразу почувствовала, что это наша девочка. Маленькая, худенькая, с огромными, серьёзными глазами. Она не кидалась в объятия, не улыбалась без причины, но в её взгляде было что-то такое, от чего сжималось сердце.

Процесс оформления документов затянулся почти на полгода. И вот наконец тот день, когда мы забрали её домой.

Поначалу всё было сложно. Девочка почти не разговаривала, с недоверием относилась к прикосновениям, могла заплакать без видимой причины. Мы терпеливо строили мостики доверия, шаг за шагом приближаясь к её маленькому миру.

Прошёл месяц.

Однажды вечером, когда я сидела в её комнате и читала ей книжку перед сном, она вдруг тихо подошла ко мне, положила ладошку на моё плечо и сказала шёпотом:
— Мамочка, не верь папе.

Я застыла.

В её голосе не было истерики или страха, только странная твёрдость. Она говорила это так, как будто сообщала о чём-то совершенно очевидном, о чём-то, что нужно было знать.

Я осторожно спросила: — Почему, солнышко?

Она опустила глаза и, словно тяжело вздохнув, произнесла: — Он врет.

Больше ничего она тогда не сказала. И в тот момент я не стала настаивать. Я обняла её, укрыла одеялом и осталась сидеть рядом, пока она не уснула.

Эта ночь была одной из самых бессонных в моей жизни.

Я прокручивала в голове всё, что могло бы объяснить её слова. Может быть, она ещё путается, боится? Может, в её прошлом был кто-то, кого она называла папой и кто её обидел?

Или… нет, я не хотела думать об этом.

Мой муж, человек, которого я знала двадцать лет, не мог быть опасным. Он был добрым, терпеливым, заботливым. Он так же, как и я, хотел подарить тепло этому ребёнку.

Но слова девочки продолжали звучать у меня в голове.

На следующий день я начала присматриваться. Не было ничего особенного — он по-прежнему заботился о ней, играл с ней, читал книжки. Иногда, правда, я ловила на себе её взгляд — настороженный, напряжённый.

Я понимала: маленькие дети редко лгут без причины. Их слова — отражение их ощущений, их страха или боли.

Я не знала, как действовать. Обратиться к психологу? Поговорить напрямую с мужем? Наблюдать дальше?

Я выбрала последнее. Мне нужно было больше фактов, прежде чем разрушать семью.

Прошло ещё две недели.

Однажды вечером, когда муж был в гараже, девочка подошла ко мне и вдруг спросила: — Мамочка, а ты тоже уедешь и меня оставишь?

Этот вопрос был как нож в сердце.

Я поняла: дело не в обмане, не в предательстве. Речь шла о страхе.

Позднее, в разговорах с детским психологом, стало ясно: в детдоме девочке часто обещали, что её скоро заберут, но никто не приходил. Иногда приходили «папы» и «мамы», смотрели, улыбались, обещали вернуться — и исчезали навсегда.

Для неё «папа» был тем, кто говорит слова, в которые нельзя верить.

Не конкретно мой муж. А сам образ папы.

Эта правда разбила меня и одновременно дала надежду. Теперь я знала, что её слова были не обвинением, а криком о помощи.

Мы начали работать над её доверием втроём — я, мой муж и сама девочка. Мы вместе ходили к психологу, играли, много разговаривали. Мы не давали ложных обещаний, мы выполняли каждое слово, которое произносили.

Это было тяжело.

Иногда мне казалось, что мы не справимся. Но каждый раз, когда я видела, как она чуть-чуть расслабляется, чуть-чуть верит, как в её глазах появляется капелька тепла, я знала: всё не зря.

Прошёл год.

Сегодня она называет нас мамой и папой без тени страха. Она смеётся, обнимает нас, рассказывает о своих переживаниях.